Неточные совпадения
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня и шорох во время ночи. Он видел, как с наступлением сумерек какие-то тени бродили по городу и
исчезали неведомо куда и как с рассветом дня те же самые тени вновь появлялись
в городе и разбегались по
домам. Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался выбежать из
дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.
Дронов с утра
исчезал из
дома на улицу, где он властно командовал группой ребятишек, ходил с ними купаться, водил их
в лес за грибами, посылал
в набеги на сады и огороды.
— Меньше часа они воевали и так же — с треском, воем —
исчезли, оставив вокзал изуродованным, как еврейский
дом после погрома. Один бородач — красавец! — воткнул на штык фуражку начальника станции и встал на задней площадке вагона эдаким монументом! Великолепная фигура! Свирепо настроена солдатня.
В таком настроении — Петербург разгромить можно. Вот бы Девятого-то января пустить туда эдаких, — закончил он и снова распустился
в кресле, обмяк, улыбаясь.
Дома его ждала телеграмма из Антверпена. «Париж не вернусь еду Петербург Зотова». Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их
в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась
в пепел. После этого ему стало так скучно, как будто вдруг
исчезла цель, ради которой он жил
в этом огромном городе.
В сущности — город неприятный, избалован богатыми иностранцами, живет напоказ и обязывает к этому всех своих людей.
За время, которое он провел
в суде, погода изменилась: с моря влетал сырой ветер, предвестник осени, гнал над крышами
домов грязноватые облака, как бы стараясь затискать их
в коридор Литейного проспекта, ветер толкал людей
в груди,
в лица,
в спины, но люди, не обращая внимания на его хлопоты, быстро шли встречу друг другу,
исчезали в дворах и воротах
домов.
— А — не знаю. Знал бы, так не говорил, — ответил Иноков и вдруг
исчез в покосившихся воротах старенького
дома.
Толпа прошла, но на улице стало еще более шумно, — катились экипажи, цокали по булыжнику подковы лошадей, шаркали по панели и стучали палки темненьких старичков, старушек, бежали мальчишки. Но скоро
исчезло и это, — тогда из-под ворот
дома вылезла черная собака и, раскрыв красную пасть, длительно зевнув, легла
в тень. И почти тотчас мимо окна бойко пробежала пестрая, сытая лошадь, запряженная
в плетеную бричку, — на козлах сидел Захарий
в сером измятом пыльнике.
Когда он вышел из
дома на площадь, впечатление пустоты
исчезло, сквозь тьму и окаменевшие
в ней деревья Летнего сада видно было тусклое пятно белого здания, желтые пятна огней за Невой.
Пошли не
в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали
в окнах
домов, точно
в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал
в хвосте демонстрации, потому что она направлялась
в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была
в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени
исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
Вошел
в дом, тотчас же снова явился
в разлетайке,
в шляпе и, молча пожав руку Самгина,
исчез в сером сумраке, а Клим задумчиво прошел к себе, хотел раздеться, лечь, но развороченная жандармом постель внушала отвращение. Тогда он стал укладывать бумаги
в ящики стола, доказывая себе, что обыск не будет иметь никаких последствий. Но логика не могла рассеять чувства угнетения и темной подспудной тревоги.
На улице Самгин почувствовал себя пьяным.
Дома прыгали, точно клавиши рояля; огни, сверкая слишком остро, как будто бежали друг за другом или пытались обогнать черненькие фигурки людей, шагавших во все стороны.
В санях, рядом с ним, сидела Алина, теплая, точно кошка. Лютов куда-то
исчез. Алина молчала, закрыв лицо муфтой.
Оживление Дмитрия
исчезло, когда он стал расспрашивать о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь,
в голове тяжесть. Было утомительно и скучно отвечать на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного
дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
Она пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве, почти не касаясь ее, только линия плеч и стана, с каждым шагом ее, делала волнующееся движение; локти плотно прижаты к талии, голова мелькала между цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою сада и
исчезло в дверях старого
дома.
Вся Малиновка, слобода и
дом Райских, и город были поражены ужасом.
В народе, как всегда
в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь
в белом, блуждает по лесу, взбирается иногда на обрыв, смотрит на жилые места и
исчезает. От суеверного страха ту часть сада, которая шла с обрыва по горе и отделялась плетнем от ельника и кустов шиповника, забросили.
Скажут, глупо так жить: зачем не иметь отеля, открытого
дома, не собирать общества, не иметь влияния, не жениться? Но чем же станет тогда Ротшильд? Он станет как все. Вся прелесть «идеи»
исчезнет, вся нравственная сила ее. Я еще
в детстве выучил наизусть монолог Скупого рыцаря у Пушкина; выше этого, по идее, Пушкин ничего не производил! Тех же мыслей я и теперь.
Лет через пятьдесят, много семьдесят, эти усадьбы, «дворянские гнезда», понемногу
исчезали с лица земли;
дома сгнивали или продавались на своз, каменные службы превращались
в груды развалин, яблони вымирали и шли на дрова, заборы и плетни истреблялись.
Ася скоро поняла, что она главное лицо
в доме, она знала, что барин ее отец; но она так же скоро поняла свое ложное положение; самолюбие развилось
в ней сильно, недоверчивость тоже; дурные привычки укоренялись, простота
исчезла.
Галахов был слишком развит и независим, чтоб совсем
исчезнуть в фурьеризме, но на несколько лет он его увлек. Когда я с ним встретился
в 1847
в Париже, он к фаланге питал скорее ту нежность, которую мы имеем к школе,
в которой долго жили, к
дому,
в котором провели несколько спокойных лет, чем ту, которую верующие имеют к церкви.
Возвратившись из второго побега, Сатир опять внес
в церковь хороший вклад, но прожил
дома еще менее прежнего и снова
исчез. После этого об нем подали
в земский суд явку и затем перестали думать.
Тем не менее домашняя неурядица была настолько невыносима, что Валентин Осипович, чтоб не быть ее свидетелем, на целые дни
исчезал к родным. Старики Бурмакины тоже догадались, что
в доме сына происходят нелады, и даже воздерживались отпускать
в Веригино своих дочерей. Но, не одобряя поведения Милочки, они
в то же время не оправдывали и Валентина.
Сидит он, скорчившись, на верстаке, а
в голове у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не на что. Вспоминает Сережка, что давеча у хозяина
в комнате (через сени) на киоте он медную гривну видел, встает с верстака и, благо хозяина
дома нет,
исчезает из мастерской. Но главный подмастерье пристально следит за ним, и
в то мгновенье, как он притворяет дверь
в хозяйскую комнату, вцепляется ему
в волоса.
Валентин понял. Ему вдруг сделалось гнусно жить
в этом
доме. Наскоро съездил он
в город, написал доверенность отцу и начал исподволь собираться. Затем он воспользовался первым днем, когда жена уехала
в город на танцевальный вечер, и
исчез из Веригина.
Всю ночь после того пировали чиновники
в господском
доме, округляя и облаживая дело, а Савельцев то и дело
исчезал справляться
в кису, где хранились его кровные денежки.
Очевидно, что при таких чудовищных условиях совместное существование было немыслимо. Поэтому Урванцовы недолго выдержали. Прожив
в наших местах не больше двух лет, они одновременно и неизвестно куда
исчезли, оставив и отческий
дом, и деревнюшку на волю случайности.
Они ютились больше
в «вагончике». Это был крошечный одноэтажный флигелек
в глубине владения Румянцева.
В первой половине восьмидесятых годов там появилась и жила подолгу красавица, которую звали «княжна». Она
исчезала на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то
в «шикарный» публичный
дом, но всякий раз возвращалась
в «вагончик» и пропивала все свои сбережения.
В «Каторге» она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу.
К началу учебного года на воротах каждого
дома висели билетики — объявления о сдаче комнат внаймы.
В половине августа эти билетики мало-помалу начинали
исчезать.
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный
дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого
дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг
исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки
в одной руке и со свертком
в другой…
Увы! За первой остановкой последовала вторая, за ней третья,
в пока мы дошли до центра города, пан Крыжановский стал совершенно неузнаваем. Глаза его гордо сверкали, уныние
исчезло, но, — что уже было совсем плохо, — он стал задирать прохожих, оскорблять женщин, гоняться за евреями… Около нас стала собираться толпа. К счастью, это было уже близко от
дома, и мы поспешили ретироваться во двор.
Мы миновали православное кладбище, поднявшись на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и
дом Коляновских
исчезли за косогором… По сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди,
в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то
в первый раз слушал шум соснового бора…
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек
исчез в дверях волости. Мужики все время стояли без шапок, даже когда дроги
исчезли, подняв облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по
домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где
в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Веселье продолжалось целых три дня, так что Полуянов тоже перестал узнавать гостей и всех спрашивал, по какому делу вызваны. Он очувствовался только тогда, когда его свозили
в Суслон и выпарили
в бане. Михей Зотыч, по обыкновению, незаметно
исчез из
дому и скрывался неизвестно где.
В малыгинском
доме перебывал весь город и даже заехал Ечкин. Он повертелся неизвестно зачем, попробовал любезничать с Харитиной и, не встретив сочувствия,
исчез.
Но эта жизнь продолжалась недолго — вотчиму отказали от должности, он снова куда-то
исчез, мать, с маленьким братом Николаем, переселилась к деду, и на меня была возложена обязанность няньки, — бабушка ушла
в город и жила там
в доме богатого купца, вышивая покров на плащаницу.
Но великодушная борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго; генерал был тоже человек слишком «порывчатый», хотя и
в своем роде; он обыкновенно не выносил покаянного и праздного житья
в своем семействе и кончал бунтом; впадал
в азарт,
в котором сам, может быть,
в те же самые минуты и упрекал себя, но выдержать не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво, требовал безмерного и невозможного к себе почтения и
в конце концов
исчезал из
дому, иногда даже на долгое время.
Но овладевшее им чувство робости скоро
исчезло:
в генерале врожденное всем русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий
в ее присутствии тотчас чувствовал себя как бы
дома; притом от всего ее пленительного тела, от улыбавшихся глаз, от невинно-покатых плечей и бледно-розовых рук, от легкой и
в то же время как бы усталой походки, от самого звука ее голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало не робость.
Аграфена плохо помнила, как она вышла из груздевского
дома, как села
в сани рядом с Кириллом и как
исчезла из глаз Самосадка.
Но вскоре ей самой стало очень не нравиться поведение мужа: он все водился с какими-то странными героями;
в доме у них никто почти не показывался, а сам муж нисколько не заботился восполнить одиночество Полиньки и летал бог знает где,
исчезая на целые недели.
Он не забыл только того, что произошло у него
дома, но все последующее для него
исчезало в каком-то диком чаду.
Завладев деньгами жены, он
в один прекрасный день вдруг
исчезал бесследно, а если бывала возможность, то выгодно продавал жену
в тайный
дом разврата или
в шикарное публичное заведение.
Когда я глядел на деревни и города, которые мы проезжали,
в которых
в каждом
доме жило, по крайней мере, такое же семейство, как наше, на женщин, детей, которые с минутным любопытством смотрели на экипаж и навсегда
исчезали из глаз, на лавочников, мужиков, которые не только не кланялись нам, как я привык видеть это
в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом, мне
в первый раз пришел
в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько не заботятся о нас? и из этого вопроса возникли другие: как и чем они живут, как воспитывают своих детей, учат ли их, пускают ли играть, как наказывают? и т. д.
По временам целая группа куда-то
исчезала, вероятно
в дом к кому-нибудь из заговорщиков, у которого можно было расположиться вольнее…
— Вот — почему! — заговорил доктор быстро и неровно. — Вы
исчезли из
дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается
в петлю вокруг вашей шеи.
Не записывал несколько дней. Не знаю сколько: все дни — один. Все дни — одного цвета — желтого, как иссушенный, накаленный песок, и ни клочка тени, ни капли воды, и по желтому песку без конца. Я не могу без нее — а она, с тех пор как тогда непонятно
исчезла в Древнем
Доме…
Наконец и совсем стемнело; гуляющие
исчезли с улиц; окна
в домах затворяются; где-где слышится захлопыванье ставней, сопровождаемое звяканьем засовываемых железных болтов, да доносятся до вас унылые звуки флейты, извлекаемые меланхоликом-приказным.
Случайно или не случайно, но с окончанием баттенберговских похождений затихли и европейские концерты. Визиты, встречи и совещания прекратились, и все разъехались по
домам. Начинается зимняя работа; настает время собирать материалы и готовиться к концертам будущего лета. Так оно и пойдет колесом, покуда есть налицо человек (имярек), который держит всю Европу
в испуге и смуте. А
исчезнет со сцены этот имярек, на месте его появится другой, третий.
— Слушаю-с, — проговорил Калинович и ушел. Приятная улыбка, которая оживляла лицо его
в продолжение всего визита, мгновенно
исчезла, когда он сел
в экипаж; ему хотелось хоть бы пьяным напиться до бесчувствия, чтоб только не видеть и не понимать, что вокруг него происходило.
Дома, как нарочно, вышла ему навстречу Полина
в новом ваточном платье для гулянья и спрашивала: «Хороша ли она?»
Но последнее время записка эта
исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая
в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу
дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Тем не менее, когда ей однажды утром доложили, что Степан Владимирыч ночью
исчез из Головлева, она вдруг пришла
в себя. Немедленно разослала весь
дом на поиски и лично приступила к следствию, начав с осмотра комнаты,
в которой жил постылый. Первое, что поразило ее, — это стоявший на столе штоф, на дне которого еще плескалось немного жидкости и который впопыхах не догадались убрать.
В хорошую погоду они рано утром являлись против нашего
дома, за оврагом, усеяв голое поле, точно белые грибы, и начинали сложную, интересную игру: ловкие, сильные,
в белых рубахах, они весело бегали по полю с ружьями
в руках,
исчезали в овраге и вдруг, по зову трубы, снова высыпавшись на поле, с криками «ура», под зловещий бой барабанов, бежали прямо на наш
дом, ощетинившись штыками, и казалось, что сейчас они сковырнут с земли, размечут наш
дом, как стог сена.
На мое счастье, старуха перешла спать
в детскую, — запоем запила нянька. Викторушка не мешал мне. Когда все
в доме засыпали, он тихонько одевался и до утра
исчезал куда-то. Огня мне не давали, унося свечку
в комнаты, денег на покупку свеч у меня не было; тогда я стал тихонько собирать сало с подсвечников, складывал его
в жестянку из-под сардин, подливал туда лампадного масла и, скрутив светильню из ниток, зажигал по ночам на печи дымный огонь.